ХVII-13/24

Лев Васильевич

Родился 9 марта (20 февраля по нов. стилю) 1884 г. в Ташкенте, умер 9 января 1962 г. в Ташкенте, где и похоронен на так называемом Боткинском кладбище, рядом с могилой матери и сестры.

Лев Васильевич (сидит за столом) с гувернанткой и незизвестным мальчиком, Ташкент, 1892 г.	Лев Васильевич и Наталья Николаевна Остроумова (будущая жена Л. В.Ошанина). Ташкент, 1895 г.

В 1903 г. окончил среднюю школу (Ташкентскую мужскую гимназию) и поступил на биологический факультет (тогда естественно-историческое отделение физико-математического факультета) Санкт-Петербургского император-ского университета и специально работал на кафедре зоологии беспозвоночных у профессора Владимира Тимофеевича Шевякова (1859-1930 гг.).

Закончил университет в 1908 г. Прослушал один семестр на биологическом факультете Женевского университета. Затем закончил Санкт-Петербургскую Военно-медицинскую Академию (1912 г.), где в клинике Владимира Михайловича Бехтерева (1857-1927 гг.) специализировался в области психиатрии. В ноябре 1912 г. отправился в Туркмению в составе противочумного отряда, который возглавил известный бактериолог Даниил Кириллович Заболотный (1866-1929 гг.). Целый год вместе с товарищами по экспедиции Лев переносил тяжелые лишения и трудности, часто подвергаясь смертельной опасности.

Лев Васильевич в году учебы в Санкт-Петербургском университете. 1904 год

Вернувшись в 1913 г. в Петербург, стал работать врачом-экстерном (т.е. без жалованья) в клинике проф. В. М. Бехтерева (1857-1927 гг.) по выбранной им специальности – психиатрии. Затем работал (с апреля 1913 г. по апрель 1914 г.) и. о. прозектора (т.е. паталогоанатома) в больнице Николая Чудотворца, после чего поехал в г. Каменец-Подольский на должнось ординатора в губернской психиатрической больнице. По воспоминаниям Л. В. Ошанина «она представляла собой средневековый Бедлам, чеховскую «Палату № 6», но не на 5 коек, как у Чехова, а на 300 !» «Достаточно сказать, что на 300 больных... было только 37 коек... и только 2 врача – старший врач, вечно пропадавший в земской управе с хлопотами о койках, белье, питании больных и пр., и я. Фактически все 300 сумасшедших были на моем попечении. Я чувствовал себя не врачом, а тюремщиком.».

Лев Васильевич (в верхнем ряду третий слева) в Средней Азии в составе противочумного отряда. 1912 г.

В 1914 г. жил с отцом в Петербурге (Колпинская ул., д. 27) (Весь Петербург на 1914 г. СПб., 1914 г.).

Работал военным врачом, а в первую мировую войну, с 1914 по 1917 гг., – полевым врачом. Был младшим врачом в 13-ом передовом перевязочном отряде Красного Креста, прикомандированном к 9-й пехотной дивизии 10-го армейского корпуса III армии. После «великого отступления» из Галиции летом 1915 г. служил младшим врачом подвижных полевых лазаретов на западном и северном фронтах.

Л. В. Ошанин в годы Первой мировой войны. 1914 г.

В апреле 1917 г. вместе с матерью, женой и дочерью вернулся в Ташкент на должность ординатора-терапевта в Ташкентской городской больнице (ныне Институт неотложной помощи). Был заведующим терапевтического отделения на 40 коек в городской больнице. «Кроме того вел одно время отделение сыпнотифозное, одно время натуральной оспы (вспыхнула и такая), а летом 1919 г. – ведал холерным бараком» (Из воспоминаний Л. В. Ошанина).

Прослужил более трех лет под началом Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого (1877-1961 гг.), видного ученого-профессора и церковного деятеля, архиепископа крымского и симферопольского. Оставил интересный очерк-воспоминания о боготворимом им (несмотря на свое «безбожие») В. Ф. Войно-Ясенецком, о котором он подробно пишет в своих «Очерках». В частности, он вспоминает : «Время было тревожное. Нести суточные дежурства приходилось через двое-трое суток. В 1917-1920 годах в городе было темно. На улицах по ночам постоянно стреляли. Кто и зачем стрелял, мы не знали. Но раненых привозили в больницу. Я не хирург и за исключением легких случаев всегда вызывал Войно для решения вопроса, оставить ли больного под повязкой до утра или оперировать немедленно. В любой час ночи он немедленно одевался и шел по моему вызову. Иногда раненые поступали один за другим. Часто сразу же оперировались, так что ночь проходила без сна. Случалось, что Войно ночью вызывали на дом к больному, или в другую больницу на консультацию, или для неотложной операции. Он тотчас отправлялся в такие ночные, далеко не безопасные путешествия, так как грабежи были нередки. Так же немедленно и безотказно шел Войно, когда его вызовешь в терапевтическое отделение на консультацию. Никогда не было в его лице досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам (с точки зрения опытного хирурга). Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь».

Чрезвычайно интересен и другой эпизод, описанный Львом Васильевичем и связанный с Войно-Ясенецким:

Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, ученый-профессор и церковный деятель	Современная икона Святого Луки Войно-Ясенецкого

«В Ташкент из Бухары привезли как-то партию раненых красноармейцев. Во время пути им делали перевязки в санитарном поезде. Но время было летнее и под повязками развились личинки мух... Раненых поместили в клинику профессора Ситковского (в больницу им. Полторацкого). Рабочий день уже кончился, и врачи разошлись. Дежурный врач сделал две-три неотложные перевязки, а остальных раненых только подбинтовал и оставил для радикальной обработки до утра. Сразу же неизвестно откуда распространился слух, что врачи клиники занимаются вредительством, гонят раненых бойцов, у которых раны кишмя кишат червями.

Тогда во главе ЧК, или Особого отдела, стоял латыш Петерс. Он имел в городе грозную репутацию человека неумолимо-жестокого и очень быстрого на вынесение приговора с "высшей мерой". По его приказу тотчас были арестованы и заключены в тюрьму профессор П. П. Ситковский и все врачи его клиники. Были арестованы и два или три врача, служившие в наркомздраве.

Петерс решил сделать суд показательным. Как и большинство латышей из ЧК, он скверно знал русский язык, но, несмотря на это, назначил себя общественным обвинителем. В этой роли произнес он не слишком грамотную, но зато "громовую" обвинительную речь. Были в ней и "белые охвостья", и "контрреволюция", и "явное предательство". Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.

"Других выступлений я не помню,– пишет  Ошанин ,– кроме выступления профессора Войно-Ясенецкого, который был вызван в числе других экспертов-хирургов... Он сразу бесстрашно напал на грозного Петерса, он буквально громил Петерса как круглого невежду, который берется судить о вещах, в которых ничего не понимает, как бессовестного демагога, требующего высшей меры для совершенно честных и добросовестных людей".

В.Ф.Войно-Ясенецкий в тюрьме. Фотография из личного следственного дела	Яков Христоворович Петерс, один из создателей и первых руководителей ВЧК

Точный по фактам рассказ Л. В.  Ошанина , к сожалению, беден деталями. Между тем революционный суд времен гражданской войны – зрелище, которое потомству забывать не следует.

Вот что рассказал мне в Ташкенте свидетель суда над Ситковским-хирургом профессор Садык Алиевич Масумов.

Суд происходил в том самом громадном танцевальном зале кафе-шантана "Буфф", где за три года до того Войно-Ясенецкий с другими виднейшими врачами города зимними холодными вечерами только что не при свете плошек учили будущих фельдшеров и медицинских сестер. Теперь зал был снова полон. Больше всего тут было рабочих, но некоторое количество пропусков получили врачи города. По приказу Петерса профессора Петра Порфирьевича Ситковского из тюрьмы в зал суда доставила конная охрана. Профессор шел посредине улицы с заложенными за спину руками, а по сторонам цокали копытами конвойные с саблями наголо. Это было в духе Петерса. Начальник ЧК, человек жестокий и неумолимый, был вместе с тем весьма расположен к театральным эффектам. Суд над Ситковским он тоже замыслил как театральное зрелище. Этакий апофеоз всевидящей и всеслышащей Чрезвычайной Комиссии, которая способна разоблачить любые козни врага. Все необходимые для такого спектакля атрибуты были налицо: герои-красноармейцы, пострадавшие за власть советов, тайный белогвардеец профессор, не желающий лечить красных бойцов. И как следствие явного заговора и саботажа – подумать только! – черви, кишевшие в ранах бойцов. "Высшая мера" Ситковскому и "его людям" была заранее предрешена.

Суд нужен был для воспитательных целей, чтобы лучше показать рабочему классу его врагов – прислужников мирового капитализма. Но великолепно задуманный и отрежиссированный спектакль пошел насмарку, когда председательствующий вызвал в качестве эксперта профессора Войно-Ясенецкого. Непредвиденный для судей эффект произошел после первых же реплик эксперта.

- Поп и профессор Ясенецкий-Войно,– обратился к Валентину Феликсовичу Потерс, – считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике?

Вопрос касался первого пункта обвинения. Заведующему клиникой вменялся в вину развал дисциплины среди больных и обслуживающего персонала. Раненые, лежащие в клинике, пьянствовали, дрались, водили в палаты проституток, а врачи и медсестры этому якобы потворствовали.

– Гражданин общественный обвинитель, – последовал ответ эксперта Войно-Ясенецкого, – я прошу по тому же делу арестовать и меня. Ибо в моей клинике царит такой же беспорядок, что и у профессора Ситковского.

– А вы не спешите, придет время, и вас арестуем! – заорал Петерс.

В ответ на угрозу Войно-Ясенецкий встал, перекрестился и, обведя широким жестом судей, выразил надежду, что многие из здесь сидящих также со временем окажутся за решеткой. Аплодисменты интеллигентной части зала были наградой его бесстрашию.

Между тем замечание эксперта о беспорядке, царящем в хирургических клиниках города, вовсе не являлось риторической фразой. Большинство раненых, лежавших в клиниках профессоров Ситковского, Войно-Ясенецкого и Боровского, были красноармейцы. В огромных, превращенных в палаты маршировальных залах высшего кадетского корпуса разгулявшаяся на фронтах братва без просыпу пила самогон, курила махру, а по временам и "баловалась девочками". Тут же рядом лежали тяжело раненные. Но на их мольбы о тишине и покое легко раненные не обращали никакого внимания. Однажды во время профессорского обхода ординатор Беньяминович доложила об очередной оргии в палате. Валентин Феликсович приказал вызвать дебоширов к нему. Но едва он поднялся на второй этаж в свой кабинет, как снизу по лестнице целая орава пьяных красноармейцев полезла "бить попа". Доктор Беньяминович успела запереться в операционной, а профессора избили. Били жестоко, пинали ногами и костылями. После этих побоев заведующий клиникой на несколько дней был прикован к постели. Сидящие в зале врачи хорошо знали эту историю, знали и о других бесчинствах красноармейцев в госпиталях. Беспорядок в клинике Ситковского, который расписывал в своей речи Петерс, никого не удивил: как и Войно-Ясенецкий, профессор Ситковский просто физически не мог справиться с буйными пациентами.

Второй вопрос общественного обвинителя касался случая с "червями". Войно-Ясенецкий обстоятельно объяснил суду, что никаких червей под повязками у красноармейцев не было, а были личинки мух. Хирурги не боятся таких случаев и не торопятся очистить раны от личинок, так как давно замечено, что личинки действуют на заживление ран благотворно. Английские медики даже применяли личинок в качестве своеобразных стимуляторов заживления. Опытный лектор, Валентин Феликсович так внятно и убедительно растолковал суть дела, что рабочая часть зала одобрительно загудела.

– Какие еще там личинки... Откуда вы все это знаете? – рассердился Петерс.

– Да будет известно гражданину общественному обвинителю,- с достоинством отпарировал Войно-Ясенецкий, – что я окончил не двухлетнюю советскую фельдшерскую школу, а медицинский факультет университета Святого Владимира в Киеве. (Шум в зале. Аплодисменты.)

Последний ответ окончательно вывел из себя всесильного чекиста. Так с ним никто еще не разговаривал. Высокое положение представителя власти требовало, чтобы дерзкий эксперт был немедленно изничтожен, унижен, раздавлен.

Прямолинейный Петерс выбрал для удара, как ему показалось, наиболее уязвимое место противника:

– Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?

Вопрос звучал грубо, но таил в себе подлинное обвинение: христианство запрещает священнику проливать кровь, даже в операционной. Когда-то в глухой латгальской деревушке учитель приходской школы втолковал маленькому Якобу Петерсу, что пролитие человеческой крови противно христианскому вероучению. С тех пор сам Якоб Христофорович успел начисто освободиться от веры и от боязни кровопролития. Но в пылу диспута память подсказала ему старое, давно отброшенное заклятие, и, сын своего времени, он пустил в ход это оружие, чтобы побольней ударить противника. Но – мимо.

Если бы они беседовали мирно в деловой обстановке, о. Валентин объяснил бы Петерсу, что Патриарх Тихон, узнав о его, профессора Войно-Ясенецкого, священстве, специальным наказом подтвердил право хирурга и впредь заниматься своей наукой. Но тут было не до объяснений. В переполненном многолюдном зале о. Валентин ответил противнику в полном соответствии с законами полемики:

– Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель? Зал встретил удачный ответ хохотом и аплодисментами. Все симпатии были теперь на стороне хирурга-священника. Ему аплодировали и рабочие, и врачи. Но Петерс не смирился. Как бык на красную тряпку, продолжал он наскакивать на взбесившего его эксперта. Следующий вопрос должен был, по его расчетам, изменить настроение рабочей аудитории:

– Как это вы верите в бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы его видели, своего бога?

– Бога я действительно не видел, гражданин общественный обвинитель. Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил. (Колокольчик председателя потонул в долго не смолкаемом хохоте всего зала.)

"Дело врачей" с треском провалилось. Однако, чтобы спасти престиж Петерса, "судьи" приговорили профессора Ситковского и его сотрудников к шестнадцати годам тюремного заключения. Эта явная несправедливость вызвала ропот в городе. Тогда чекисты вообще отменили решение "суда". Через месяц врачей стали днем отпускать из камеры в клинику на работу, а через два месяца и вовсе выпустили из тюрьмы. По общему мнению, спасла их от расстрела речь хирурга-священника Войно-Ясенецкого!»

Начало педагогической и научной работы Л. В. Ошанина относится к зиме 1918-1919 гг., когда вместе с другими врачами-энтузиастами (И. И. Орловым, Г. Н. Броверманом, М. И. Слонимом, А. Д. Грековым) он организовал в Ташкенте Высшую краевую медицинскую школу и стал преподавать в ней. Принял участие в создании медицинского факультета Ташкентского университета. Одно время был деканом этого факультета, но вскоре передал бразды правления В. Ф. Войно-Ясенецкому. Летом 1920 г. был главным врачом в Чимгане, все лето находившемся под угрозой нападения басмачей.

Лев Васильевич участвовал в создании «Туркестанского медицинского общества» и стал его секретарем. Одно время был его деканом, а с началом двадцатых годов полностью посвящает себя антропологии. «Так как никаких антропологических учреждений и экспедиций в Ташкенте тогда не было, я взял на лето 1923 года место врача во врачебно-обследовательском отряде Наркомздрава, направлявшемся в Хорезм, и летом 1924 года в таком же отряде Наркомздрава, направлявшемся в Центральный Тянь-Шань. В отрядах удавалось сочетать врачебную работу со сборами антропологических материалов. На основе этих материалов были опубликованы мои первые работы по антропологии – об узбеках Хорезма и киргизах побережья Иссык-Куля», – вспоминал впоследствии Лев Васильевич.

Первой печатной работой Л. В. Ошанина была статья «Испанская болезнь в Индии», опубликованная в «Туркестанском медицинском журнале». В 1926-28 выдвинул гипотезу скифо-сарматского происхождения туркмен ("Тысячелетняя давность долихоцефалии у туркмен"). Во второй своей статье ("Некоторые дополнительные данные к гипотезе скифо-сарматского происхождения туркмен") он приводит соображения о возможной древности искусственной деформации головы младенца с помощью повязывания платком, полагая, что этот обычай идет от скифо-сарматских племен, дает сведения о длинноголовости хорезмийцев X в. как следствие их смешения с огузами и стремления хорезмийцев избежать этого сходства "путем превращения своих черепов (ставших благодаря метисации с гузами – удлиненными) в более широкие и короткие». По  Ошанину, в древности население Туркестана было представлено автохтонными европеоидными расами, одна из которых сложилась между бассейнами Амударьи и Сырдарьи, а другая – в Закаспии. Европеоидная брахицефалия явно преобладает в расовом составе узбеков, таджиков, ягнобцев и иранских племен Западного Памира, а европеоидная долихоцефалия – в составе туркменских племен. Эти положения Л. В. Ошанина  согласуются с выводами А. И. Ярхо и других советских антропологов. На основе многолетнего изучения расового состава узбеков пришел к твердому убеждению, что узбеки являются потомками местного древнейшего населения Хорезма и Мавераннахра (Среднеазиатского междуречья), на которое частично наслаивались тюркоязычные этнические группы, приходившие из Дешти-Кипчака и в меньшей степени с запада – из-за Амударьи. С 1939 г. Л. В. Ошанин работал в факультетской клинике. Начало работы в области антропологии относится к 1920-1921 гг. «Так

Лев Васильевич Ошанин, заведующий кафедрой антропологии Ташкентского унивеситета

как никаких антропологических учреждений и экспедиций в Ташкенте тогда не было, я взял на лето 1923 г. место врача во врачебно-обследовательском отряде Наркомздрава, направлявшемся в Хорезм, и летом 1924 г. в таком же отряде Наркомздрава, направлявшемся в Центральный Тянь-Шань. В отрядах удавалось сочетать врачебную работу со сборами антропологических материалов. На основе этих материалов были опубликованы мои первые работы по антропологии – об узбеках Хорезма и киргизах побережья Иссык-Куля».

С этого момента посвятил свои научные исследования изучению проблемы антропологии и этногенеза народов Средней Азии. С осени 1925 г. приступил к чтению лекций по антропологии на восточном и медицинском факультетах.

Заслуженный деятель науки Узбекистана, доктор биологических наук, профессор, заведующий кафедрой антропологии Ташкентского государственного университета (1939-1961 гг.).

Об этом периоде подробно рассказано в воспоминаниях антрополога Татьяны Петровны Кияткиной:

«Кафедра занимала две комнаты на первом этаже. Кабинет Льва Васильевича – маленькая комната, где, кроме его стола и кресла, помещался столик, где сидели секретарь и ассистентка кафедры. Напротив этой комнатки был огромный кабинет, на стеллажах стояли краниологические и остеологические коллекции. Там с нами занималась доцент кафедры Валентина Яковлевна Зезенкова. Там-то вот и находилась знаменитая коллекция черепов из Шейхантаура. (Ныне все костные материалы вновь преданы земле).

Уже в те годы Лев Васильевич очень часто чувствовал себя плохо и потому лекции нам он читал дома, в своем кабинете, заставленном стеллажами и громадными книжными шкафами. Мы приходили, садились к маленькому столику перед старинным, красного дерева столом, за которым сидел Лев Васильевич, и слушали неторопливую, обстоятельную лекцию. Наверное, это была даже не лекция, а беседа, рассказы об антропологии, идеях, людях…

Там же мы сдавали экзамены. Лев Васильевич давал нам вопросы и уходил из кабинета. (Куда? Насладиться тишиной двора?) Надолго. Вы представляете – сидеть одним, рядом конспекты, учебники, книги… Казалось бы, ну посмотри, подгляди, спиши! Нет, не подглядывали, не смотрели, не списывали. Сидели, пытаясь извлечь из своих, увы, не больно обремененных знаниями голов нечто соответственное. Лучше провалиться, получить двойку, чем подсмотреть! Почему? Я думаю теперь – видимо, так действовало на нас доверие. Нельзя, невозможно! Неискренностью, ложью ответить на открытость, доверие. Тогда мы ничего такого не думали, ничего не анализировали, а просто не могли… Но двоек не получали – Лев Васильевич был великодушный и добрый.

После окончания САГУ я стала работать и жить в Таджикистане. Лев Васильевич часто писал мне, заботился обо  мне, принимая большое и деликатное участие в моих не всегда хорошо складывавшихся делах. И он делал мне подарки! К каждому Новому году я получала его поздравление и маленькую бумажку – годовую подписку на журнал «Иностранная литература». Получал ли кто-нибудь из вас такие подарки? Я – никогда, ни до, ни после…  

Теперь я понимаю, какое громадное влияние все это на меня имело, как воспитывало духовно, эмоционально. А тогда я просто любила Льва Васильевича, его дом, его семью.

Теперь этого дома нет. Нет и этой улицы. Давно нет Льва Васильевича, Натальи Николаевны, ее сестры Надежды Николаевны Остроумовых. Нет и Елены Львовны. Кончилось все: в Ташкенте, в университете, нет кафедры антропологии, нет мемориального кабинета антропологии, нет квартиры-музея Льва Васильевич, его отца Василия Федоровича, его тестя Николая Петровича Остроумова…».

Л. В. Ошанин опубликовал свыше 40 научных работ («Антропологический состав населения Средней Азии и этногенез ее народов», «Антропологический состав и вопросы этногенеза таджиков и узбекских племен Южного Таджикистана», «Иранские племена Западного Памира. Сравнительно-антропологическое исследование» и др.). В 1953 вышла в свет его капитальная работа (совместно с В. Я. Зезенковой) «Вопросы этногенеза народов Средней Азии в свете данных антропологии» по результатам антропологического исследования более чем шести тысяч человек, относящихся к разным национальностям Средней Азии и сопредельных. Крупным вкладом в этническую антропологию СССР стал сводный его труд «Антропологический состав населения Средней Азии и этногенез ее народов» (в трех книгах, 1957-1959 гг.). В книге доказывается, что ныне в составе населения Средней Азии можно считать определенными пять расовых типов (монголоидный и четыре европеоидных), и устанавливаются современные центры их распространения, уточняется время их появления в Средней Азии. На территорий всех древних областей Средней Азии «искони» обитала европеоидная раса Среднеазиатского междуречья, до сих пор явно преобладающая как среди таджиков, так и среди узбеков – «потомков» местного хорезмийско-согдийско-бактрийского населения. Казахи и киргизы, по Ошанину, характеризуются одним из вариантов большой монголоидной расы. Классификация Л. В.  Ошанина  лежит в основе всех дальнейших антропологических исследований на территории Средней Азии (В. В. Гинзбург и Т. А. Трофимова).

В 1955 г. Л. В. Ошанин был избран депутатом в Верховный Совет Узбекской ССР. Был награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени. Был удостоен звания «Заслуженный деятель науки Узбекской ССР».

В Ташкенте Лев Васильевич проживал на улице Обсерваторской, д. 20 с женой Натальей Николаевной, ее незамужней сестрой Надеждой Николаевной, дочерью Еленой Львовной (XVIII-17/13) и внучкой Натальей Петровной (XIX-13/17), удочеренной Львом Васильевичем после расстрела ее отца Петра Михайловича Майского (XVIII-17/13). Об атмосфере, царившей в ташкентской квартире Ошаниных хорошо написано в воспоминаниях антрополога Татьяны Петровны Кияткиной о своем учителе Л. В. Ошанине:

«Ведь все было так недавно! – Ташкент, САГУ, биологический факультет, кафедра антропологии, Лев Васильевич…Эти удивительные вечера на Обсерваторской 20, в старом, дореволюционном, «русском» Ташкенте. Кто помнит Старый Ташкент, знает, какие дома тогда строились – это были одноэтажные массивные дома, сложенные из сырцового кирпича, оштукатуренные саманной глиной, без побелки. Стены были очень толстые – до 1 метра (летом жара не прогревает жилище, зимой стены не промораживаются).

Квартира Льва Васильевича состояла из двух больших комнат. Дверь в квартиру и окна обеих комнат выходили на просторную террасу, с перилами, резными балясинами. На улицу окна не выходили – это тоже особенность традиционного строительства. Попадали на эту террасу со двора, в который смотрело множество дверей и окон соседних квартир, число которых росло, росло, росло… «Люблю наш тихий двор!» – говорил Лев Васильевич, выходя на террасу и глядя в энергичную, пеструю и живую жизнь двора, где бегали собаки, крались на коротких лапах кошки, висело бесконечное белье, дымились мангалы и уютно беседовали соседи. Надо было видеть Льва Васильевича: легкая полуулыбка, добрые мягкие глаза, в которых изумление и принятие всего, что происходит, всего разнообразия жизни.

Войдя с террасы в квартиру, вы попадали в коридорчик; справа была маленькая кухня, в которой всегда трудилась Надежда Николаевна, крохотная пожилая дама, сестра Натальи Николаевны, жены Льва Васильевича. В большой комнате стоял громадный круглый стол на разветвленной «ноге». Я никогда не забуду этот стол с его замечательной «ногой», которая снизу разветвлялась на «лапы», на которые было удобно опираться ногами.

Стол был покрыт скатертью из сурового полотна без всяких изысков. Над столом висел огромный абажур, от которого на столе было светло. А кругом, уже в полумраке, были какие-то «углы и закуты», обжитые, уютные, функционально различные «территории», где обитали члены семьи Льва Васильевича.»

В дополнение хочется отметить необыкновенную порядочность Л. В. Ошанина, о чем, среди прочего, свидетельствует его поведение после ареста его друга, писателя и переводчика Михаила Алексеевича Дьяконова (1885-1938 гг.), арестованного и расстрелянного по обвинению в шпионаже и контрреволюционной деятельности. После ареста М. А. Дьяконова Лев Васильевич написал письмо в органы НКВД с ходатайством об его освобождении, дав ему очень лестную характеристику. Что представляло собой подобное действие в тот страшный период, нет смысла рассказывать. Лев Васильевич рисковал не только потерей работы, но и потерей свободы. Приводим это письмо полностью:

Первая страница исьма Л. В. Ошанина, посланное им в НКВД в защиту своего друга писателя и переводчика М.А.Дьяконова

По полученным мною сведениям, мой друг, которого я знаю с юношеских лет, Михаил Алексеевич Дьяконов, был арестован еще в марте месяце 1938 года. На мои вопросы о его судьбе родные Михаила Алексеевича Дьяконова до сих пор не могут сообщить ничего определенного, т.к. сами не имеют никаких сведений о его судьбе. Давность более чем сорокалетнего знакомства с Михаилом Алексеевичем Дьяконовым, моя личная с ним тесная дружба, побуждают меня тревожиться о его судьбе, так же как и его родных, а мои совершенно откровенные с ним

беседы позволяют мне высказать свое личное убеждение, что Михаил Алексеевич Дьяконов всегда был вполне советским человеком и потому не мог совершить чего-либо противозаконного и вредного для нашей Советской Родины, строящей социализм. Наоборот, Михаил Алексеевич Дьяконов был полезным работником в общем всем нам деле строительства советской культуры.

Могила Л.В.Ошанина на Волковском кладбище в Ташкенте. Справа видна могила его сестры Анны Васильевны, умершей еще ребенком

Если потребуются какие-либо дополнительные сведения о деятельности и личности Михаила Алексеевича Дьяконова, я буду рад их сообщить.

Профессор Средне-Азиатского Гос. Университета.

Лев Васильевич Ошанин.

Служебный адрес: г. Ташкент. Ул. Карла Маркса 35

Биологический факультет САГУ.

Домашний адрес: г. Ташкент. Шахрисабзская ул., дом 39.

Жена: (с 1911 г.) Наталья Николаевна (Атасенька), урожденная Остроумова (родилась в Ташкенте 25 августа 1882 г., умерла в 1981 г. в Ташкенте). Окончила в Петербурге Бестужевские курсы и всю жизнь преподавала в школе.

Наталья Николаевна Ошанина, урожденная Остроумова

Ее отец Николай Петрович Остроумов (1846-1930 гг.) - известный русский историк, этнограф, археолог, журналист, организатор системы народного образования в Средней Азии. Выпускник Казанской духовной православной академии, где он был учеником знаменитых русских востоковедов Н. И. Ильминского и Г. С. Каблукова. В 1877 г. Н. П. Остроумов был приглашен администрацией Туркестанского генерал-губернаторства в Ташкент для организации системы народного образования в крае, где работал вплоть до 1917 г. на должностях инспектора народных училищ, директора учительской семинарии и мужской классической гимназии. С 1883 по 1917 гг. Остроумов является также редактором «Туркестанской туземной газеты» – первого периодического издания на языке народов Средней Азии, сыгравшего важную роль в становлении системы СМИ региона.

Остроумовы: На протяжении веков представители фамилии Остроумовы принадлежали к высшим сословиям и сделали очень много для Российского государства. Некоторые Остроумовы имеют дворянское происхождение. Так, род Остроумовых внесен в список дворян Киевской губернии.

Кияткина Т.П. Памяти посвящается. Антрополог Лев Ошанин; Российский государственный архив древних актов; Фролов Н.В. Владимирский родословец. Вып. 1. Ковров, изд-во ТОО «БЭСТ-В», 1996.